[ Home ]

ДЕЛО МАЙОРА РАЙХЕЛЯ

В истории Великой Отечественной войны, как оказывается, есть малоизвестные важные события, которые почему-то слабо освещены или вообще не упоминаются. Таким можно оценить случай с гибелью немецкого штабного офицера 19 июня 1942 г. вместе с секретными документами, которые за 8 дней до крупного немецкого наступления оказались в руках советского Генштаба . Надо полагать, что этот счастливый случай должен был оказать помощь в организации срочной подготовки к противодействию. Но как показывает ход событий, почему-то не оказал. И он почти не упоминается во многих советских аналитических материалах, посвященных событиям лета 1942 г. на южных фронтах.  Но нашелся один исследователь, который увлекся этим событием. Это Н. Ю. Сдвижков (род. 1964 г.) - выпускник Липецкого гос. пед. института (окончил историко-английский факультет), работает преподавателем. Фрагмент его  исследования : "Боевые действия войск Брянского и Воронежского фронтов в июле-августе 1942 г." под названием "Дело майора Рейхеля" опубликовано в трех номерах журнала "ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЙ АРХИВ" (N: 6, 8 и 9 за 2003 г.). Однако, Сдвижков рассматривает это событие и его последствия только с военно-стратегических позиций, почему его выводы могут оказаться не совсем верными. Но для их обзора, конечно, надо было бы с ними ознакомиться. Ниже приводится часть третьего текста из работы Сдвижкова, опубликованная в 9-м номере журнала.

(часть 3, журнал "ВИА", N: 9, 2003, с сокращениями и без перечня ссылок)

[ В первых двух частях подробно обсуждается гибель немецкого штабного офицера майора Рейхеля (Райхеля?) 19 июня 1942 г. накануне начала крупного немецкого наступления (см. художественно описание с немецкой стороны в книге П.Карела "Восточный фронт" - blau42.htm ). Он летел на штабном самолете "Шторьх" ("Аист"), который разбился в расположении советской 21-й армии Юго-Западного фронта. Портфель с документами был срочно передан в Ставку, которая потребовала сохранить в тайне факт захвата документов. Однако, слухи о происшествии получили известность, а немцы смогли провести тщательное расследование и максимально выяснить судьбу майора Рейхеля и его пропавших документов и были очень встревожены. ]

Предположительно 20 июня 1942 года портфель майора Рейхеля оказался в Ставке Советского Верховного главнокомандования. ... Сталин мог лично просмотреть подлинники секретных документов немецкого командования и прочитать их перевод. Очевидно, в Ставке с трудом могли поверить в такую неожиданную и крупную удачу. Какая разведывательная операция могла бы принести больший успех? Это был дорогой подарок, которым можно было воспользоваться. Среди трофейных документов наиболее ценным был следующие:

Вопрос, на который не давали ясного ответа захваченные документы, был: когда противник планировал начать запланированное наступление? Срок, оговоренный в приказе 40-му танковому корпусу —18 июня, уже прошел, других сроков в ориентировке и приказе не значилось. При внимательном рассмотрении других захваченных материалов от советского командования не ускользнуло, однако, следующее. Среди оперативных документов врага были планы-схемы переброски 40-го танкового корпуса и его танковых дивизий. Они были исполнены на больших листах бумаги в виде таблиц. ... Последняя же дата переброски — "Х-1" соответствовала 17 июня. Напротив даты 18 июня в таблице стояло слово "наступление". Такой же план-схема был сделан и для 23-й танковой дивизии. Но там последним днём переброски боевых частей дивизии в исходный район значился день 21 июня 1942 года. Здесь таблица обрывалась с нависшими у самого ее правого края условными обозначениями немецких частей. В таблице после этой даты ничего не было, но, очевидно было, что может последовать дальше.

Этот вопрос, пожалуй, был одним из самых важных в Ставке Верховного Главнокомандования в те дни. По многим каналам в Ставку поступала самая разная информация: разведывательные донесения с различных направлений, агентурные сведения из-за линии фронта, сообщения из дипломатических источников Всё это надо было осмыслить, проанализировать и сделать правильные выводы. На и без того сложную аналитическую работу неизбежно влияли и личные качества людей, ответственных за армию и страну. Десятилетия спустя после войны, с позиции того, что мы знаем о том времени сегодня, вполне можно сделать вывод о том, что в этот период Ставка испытывала определенные трудности с анализом намерений противника. В потоке противоречивой информации нетрудно было отойти от бесстрастного анализа фактов и стать додумывать, домысливать за противника, исходя, однако же, из собственных представлений о его предполагаемых действиях. Вероятно, Сталин в этих условиях все более опирался в своих размышлениях не на объективные данные, поступавшие из самых различных источников, а на результаты собственных умозаключений, где недоверие и боязнь быть обманутым приводили к сомнению в известных фактах и желанию видеть то, чего не могли видеть другие. На фоне приходящих по различным каналам сообщений о возможности нанесения противником удара на юге все более зримым могло показаться обратное: как можно не понимать того. что не на юге, а на Центральном участке фронта только и может решиться исход войны, только наступление на Москву и последующий разгром главных сил Красной Армии и может принести немцам победу? И поэтому надо быть бдительным и не поддаваться ни на какие провокации! Враг хитер и коварен, и то, что разведка легковерно и близоруко принимает за добытые "разведсведения", может быть специально подсунуто ей немцами. Можно ли в таких условиях до конца полагаться на такую разведку? Как можно отвлекать свое внимание на что-либо другое, когда очевидно, что объективно только Москва и может быть наиважнейшей целью противника? В этом мнении Верховного поддерживало его ближайшее окружение, а если кто и высказывал сомнения, то неуверенно и осторожно. Но как быть с. захваченными документами?

Сталин сомневался. Сталин обдумывал случившееся.

21 июня 1942 года Юго-Западное направление было ликвидировано по решению Ставки, поскольку оно себя не оправдало. Маршал Тимошенко остался командующим только Юго-Западным фронтом. Через два дня после захвата немецких документов с планом предстоящего наступления в его подчинении осталось значительно меньше войск. Теперь Тимошенко мог распоряжаться только резервами своего фронта. Судя по всему он очень серьезно отнесся к угрозе удара противника из района Волчанска и стал срочно принимать меры в пределах своей власти. В тот же день его решением 4-му танковому корпусу был отдан приказ на передислокацию в район предполагаемого наступления Волчанской группировки противника. Вместе с 24-м танковым корпусом и ранее действовавшим здесь 13-м танковым корпусом, они составили сильную танковую группировку на стыке 21-й и 28-й армий. К левому флангу 21-й армии по распоряжению Тимошенко (о чём он сообщал во время переговоров со Ставкой 20 июня) были перемещены из 28-й армии также две стрелковые дивизии (214 и 343 сд). Определённая перегруппировка войск, исходя из известных замыслов противника, была предпринята и в 21-й армии.

Еще до случая с захватом немецких документов и ожидаемого 22 июня немецкого наступления командованием фронта были приняты определенные меры по усилению частей 40-й и 13-и армии и укреплению их обороны. Эти меры были приняты за счёт армейских и фронтовых резервов. Однако, как признает Казаков, “Фронтовой резерв был относительно невелик и очень рассредоточен". Командующим армиями были даны соответствующие указания по организации обороны и ориентированию их о возможных направлениях ударов противника. Наконец, 20 июня командующий 40-й армией генерал-лейтенант Парсегов получил из штаба Брянского фронта не просто обычное ориентирование по оперативной обстановке, а информацию о планах врага, взятую из захваченных немецких документов. Но странно: в ответ на вопрос Голикова об оценке планов ближайших действий 4-й танковой армии немцев Парсегов отвечает: “Новые данные, полученные о противнике через тов. Казакова не вызывают особых перегруппировок у меня". Что это? Излишняя самоуверенность? Узнав о том, что вся 4-я немецкая танковая армия собирается нанести удар на фронте 40-й армии, ее командующий считает, что ничего не надо менять? Может быть. В своей книге Казаков приводит такой эпизод: оКомандарм-40 М. А. Парсегов — человек увлекающийся и потому не особенно расчетливый, порою вызывал у нас серьезное беспокойство. Мне и сейчас помнится один его разговор с командующим фронтом. “Как оцениваете свою оборону? — спросил Ф. И. Голиков.

– Мышь не проскочит, — уверенно ответил командарм".

В середине июня в полосе Брянского фронта было свыше 1500 танков, но только незначительная часть из них находилась в районе действий 40-й армии. Основное внимание командования фронта и главные силы резервов были прикованы к орловско-тульскому направлению. Например, самая сильная танковая группировка — 5-я танковая армия в составе 480 танков “готовилась к нанесению контрудара только по одному варианту и в одном направлении — на Чернь". На этом же направлении была и самая глубоко эшелонированная оборона наших войск. По мнению Казакова, "...при частичном усилении 40-й армии, которое было проведено, можно было рассчитывать только на задержку противника, но не срыв его наступления. Контрударами небольших группировок фронтовых резервов можно было только остановить противника и не допустить его продвижения к северу на Ливны, Елец". 24 июня авиацией фронта было обнаружено “открытое передвижение вражеских войск к Курску и Щиграм из района Орла. Таким образом, имелись все основания для вывода о том, что здесь готовится крупное наступление врага”. В обстановке угрозы наступления противника большими силами, командование Брянского фронта считало нужным привлечь внимание Ставки к воронежскому направлению, как вероятному направлению удара группировки немецких войск в составе 4-й танковой, 2-й полевой и 2-й венгерской армий. Но одновременно с этим оно считало, что и на орловско-тульском, а также и на белевском направлении тоже возможно наступление противника. Обстановка накалялась. После 20 июня, — как пишет бывший начальник разведотдела Брянского фронта П. Чекмазов, — наметились расхождения в оценке группировок войск противника перед Брянским фронтом по данным нашей разведки и разведуправлением Генштаба. Разведотдел Брянского фронта докладывал в Генштаб о проводимой противником подготовке к наступлению из района восточнее Курска, “но все сведения нашей разведки до самого начала наступления немцев и в разведуправлении Генштаба и в Ставке Верховного Главнокомандования были оставленьг без внимания”. “С 20 июня наша разведка обнаружила ежедневную работу новой мощной радиостанции в Курске с радиостанциями главного командования группы армий “Юг” в Полтаве и с радиостанциями 6-й армии в Харькове. Это подтверждало данные вражеских документов, захваченных со сбитого самолета связи, о том, что удар противника из района Курска будет осуществляться во взаимодействии с войсками 6-й армии группы армий "Юг" (подчеркнуто мной. - И.С.)

Но, похоже, что для руководства Генерального штаба эти сообщения с Брянского фронта были словно бы досадные, надоевшие сигналы тревоги и, по убеждению Ставки, тревоги ложной и потому вредной. В самом деле, в Ставке, где, безусловно, были уверены в лучшем понимании намерений противника, чем могли понимать это в штабе Брянского фронта. преобладало мнение, что противник пойдет в наступление на орловско-тульском направлении по кратчайшему пути на Москву. Еще 18 июня 1942 года из разведывательного управления Генерального штаба позвонили по телефону "ВЧ" командующему фронтом генерал-лейтенанту Голикову и сообщили о сосредоточении врагом крупной группировки войск против стыка Западного и Брянского фронтов. После этого ему пришлось выехать на правый фланг фронта, чтобы проверить готовность войск к отражению там немецкого наступления. В Ставке настойчиво обращали внимание командования Брянского фронта на стык с Западным фронтом. Защитить Москву и отразить удар врага на столицу — такова была самая главная задача, как понимали ее в Ставке. Всё было нацелено на выполнение этой главной задачи. Сталин и его ближайшее военное окружение пристально следили за обстановкой именно на московском стратегическом направлении. В условиях, когда многое истолковывалось с точки зрения совпадения или не совпадения происходящего с мнением Верховного Главнокомандующего (а на него смотрело и его ближайшее окружение, нередко боявшееся перечить вождю и потому часто не осмеливающееся возражать и твердо отстаивать свою точку зрения), факты, которые подтверждали субъективное, предвзятое мнение Верховного, рассматривались как весомые доказательства его правоты, факты же, которые не подтверждали этого мнения, часто игнорировались как недостойные внимания. Уверовав в свою непогрешимость и силу предвидения, Сталин (и соглашавшиеся с ним генералы) не хотел замечать угрозу на курском направлении, поскольку это не совпадало с его пониманием планов врага. Очевидность намерений противника, подтверждавшаяся разведданными Брянского фронта, агентурными сообщениями, воздушным наблюдением и, наконец, трофейными документами, так удачно захваченными перед самым наступлением немцев, воспринималась не иначе, как скрытный маневр, хитрый ход коварного врага с целью отвлечь внимание Ставки от “главного удара” на Москву. Подозрительность, никогда не покидавшая вождя, еще более усилилась после 22 июня 1942 года, когда немецкое наступление не состоялось. Может быть, оно было задумано лишь на бумаге, с целью отвлечь внимание советского командования от главного направления? Может быть, это была хитрость, чтобы заставить товарища Сталина убрать резервы на "угрожаемое", согласно немецким документам, воронежское направление с московского и оголить оборону столицы?

Спустя 22 года после описываемых событий, П.Н.Чекмазов, в 1964 году генерал-майор в отставке, написал: "...В получаемых сведениях мы искали подтверждений и дополнений к уже сложившейся оценке противника. К этому сводились и наши запросы к разведчикам, в этом направлении и ставились дополнительные задачи по разведке. Сложившаяся предвзятость закрыла перед нами необходимость к постоянному исканию нового варианта в замыслах и намерениях врага".

Кто же все-таки несет ответственность за то, что на направлении главного удара врага летом 1942 года наши войска оказались значительно слабее, чем там, где враг не наступал? Однозначно ответить на этот вопрос на основании мемуарной литературы послевоенного времени очень непросто. После смерти Сталина наметилась тенденция утверждать, что Сталин и Ставка отвергли правильное мнение командования Брянского фронта о предполагаемых намерения противника. Но будет ли это до конца верным? Можно ли утверждать, что в Ставке не видели и не понимали того, что в штабе Брянского фронта так очевидно видели и понимали? На основании имеющихся данных документально-мемуарного характера вряд ли можно сделать вывод о том, что командование Брянского фронта сильно отличалось в своем мнения от ошибочного мнения Ставки о главной цели немецкого наступления летом 1942 года. Даже уже имевшиеся данные о вероятности наступления врага на воронежском направлении не убеждали командование Брянского фронта в том, что именно здесь будет нанесён главный удар. Внимательно читая и анализируя многочисленные документы штаба Брянского фронта тех дней, приходишь к выводу, что наряду с возможным ударом противника на воронежском направлении командование фронтом также готовилось отражать подобные удары и на других направлениях. Иными словами, как на Брянском фронте, так и в Ставке силы противника были явно переоценены в отношении его возможностей для проведения крупных наступательных операций сразу на нескольких стратегических направлениях и недооценены в отношении силы удара его группировки, перешедшей в наступление только на одном из них. Поэтому, даже зная о предстоящем ударе врага на белгородско-воронежском направлении, высшее советское командование не расценивало его как главный, а воспринимало его как один из серии возможных ударов на всём своём фронте, веря, что мощные ударные группировки противника готовы перейти в наступление и на других участках Брянского и Западного. фронтов. Можно предполагать, что в той обстановке советское командование поверило в то, что планы наступательных операций, подобные захваченному уже у майора Рейхеля, есть в других группировках немецких войск, которые, по мнению советского командования, изготовились к наступлению на московском направлении. С большой долей вероятности можно сказать, что план ложной операции немецкого командования "Кремль", с целью отвлечь внимание советского руководства от истинного направления стратегического наступления вермахта летом 1942 года способствовал этому. Именно в этом плане, а не в документах майора Рейхеля и была скрыта дезинформация противника, которая, к сожалению, во многом достигла своей цели.

Обобщая сказанное о действиях командования Брянского фронта за те 8 дней, что оставались до начала немецкого наступления, необходимо, на мой взгляд, отметить следующее. Да, командование Брянским фронтом принимало меры для усиления 40-й армии. Но эти меры никак не соответствовали масштабам угрозы противника на её фронте. Эти меры не были экстренными и всеобъемлющими мерами помощи армии, занимавшей оборону на направлении предполагаемого главного удара врага. Командование фронтом до самого последнего момента не решилось перебросить на угрожаемое направление резервы, достаточные для отражения наступления этих главных сил врага, и, тем самым, укрепить оборону 40-й армии. Но было ли командование Брянского фронта полностью свободно в принятии решения о том, где использовать своя же резервы? Мне представляется, что нет. Решения об использовании резервов фронта принимались с оглядкой на Ставку, мнение которой подавляло, и не могло быть подвергнуто сомнению. Видимо, командование Брянского фронта в тот период действовало не столько исходя из очевидных угроз противника, сколько из желания потрафить взглядам Ставки на то, какое направление должно быть главным. Противоречивость оценки намерений противника, которая складывалась как на основания собственно данных штаба Брянского фронта, таки на основании установок и ориентирования Ставки очевидна. 24 июня 1942 года, за 4 дня до наступления врага, в переговорах с командующим 61-й армией Поповым Голиков говорит: "Безусловно, готовность должна быть полная, тем более что сегодня разведупр. из Москвы сообщил полученные данные о подготовке наступления противника на всём его центральном фронте на 26 июня". И тут же Голиков продолжает: "На курском направлении против Пухова продолжается усиленное сосредоточение противника...". Командование Брянского фронта знало о всё более угрожающем положении на своём левом фланге, получало многочисленные подтверждения этому, даже обладало уже собственно планом операции противника на этом фронте, но не смело усиливать угрожаемый участок за счёт ослабления других.

Спустя 13 лет после описываемых событий бывший начальник штаба Брянского фронта генерал Казаков откровенно написал: “В связи с полной ясностью подготовки удара противником из района Курск, Щигры на Касторное, Воронеж, командованию Брянского фронта следовало бы принять более решительные меры по усилению 40 армян и подготовке мощного контрудара своими резервами из полосы 13 армии во фланг противника. Однако таких мероприятий проведено не было". Написав подобное, Казаков, таким образом, говорит здесь и о себе лично. Кто как не он был вторым после Голикова лицом в командовании Брянского фронта? Но почему мер принято не было? Казаков деликатно говорит о том, что командование фронта порой не проявляло достаточной настойчивости. Пожалуй, это был очень дипломатичный ответ читателям советского времени. Такой ответ давал возможность автору не говорить прямо о том ненормальном положении, при котором мало кто даже из высшего командования смел бы отважиться быть слишком настойчивым в отстаивании своего мнения, если оно не совпадало с мнением Верховного Главнокомандующего. А могло ли быть иначе в обстановке тех лет? И дело здесь не в войне. Видимо, у очень многих генералов военной поры слишком свежи были в памяти "великие чистки" в армии, когда столько независимо думающих и имеющих смелость отстаивать свою точку зрения командиров было расстреляно, или сгинуло без следа с клеймом врагов народа. Чего же удивляться, что не проявляли достаточной настойчивости в отстаивании своего мнения командиры, оставшиеся после чистки? Им безопаснее было соглашаться...

Таким образом, командование Брянского фронта не может не нести определенной ответственности за то, что не были приняты все необходимые меры для подготовки к отражению вражеского наступления на направления, ставшем известным штабу фронта заранее. Но, конечно же. несравнимо большую ответственность за это, и за неправильную оценку намерений противника на лето 1942 года. несут Ставка и Сталин.

Кстати сказать, такого мнения Сталин все еще придерживался (идя делал вид?) и в ноябре 1942 года, когда в речи, посвященной 25-летию Октябрьской Социалистической революции, он сказал: “Какую главную цель преследовали немецко-фашистские стратеги, открывая свое летнее наступление на нашем фронте? Если судить по откликам иностранной печати, в том числе и немецкой, то можно подумать, что главная цель наступления состояла в занятии нефтяных районов Грозного и Баку. Но факты решительно опровергают такое предположение. Факты говорят, что продвижение немцев в сторону нефтяных районов СССР является не главной, а вспомогательной целью.

В чем же, в таком случае, состояла главная цель немецкого наступления? Она состояла в том, чтобы обойти Москву с востока, отрезать её от волжского и уральского тыла и потом ударить на Москву. Продвижение немцев на юг в сторону нефтяных районов имело своей вспомогательной целью не только и не столько занятие нефтяных районов, сколько отвлечение наших главных резервов на юг и ослабление Московского фронта, чтобы тем легче добиться успеха при ударе на Москву ... Короче говоря, главная цель летнего наступления немцев состояла в том, чтобы окружить Москву и кончить войну в этом году" Сталин при этом ссылается на захваченный у противника документ: карту с обозначением плана продвижения немецких войск по срокам. Но можно ли назвать документом. определяющим стратегический замысел противника тот "документ", на который ссылается в своей речи Сталин? "Карта", захваченная 1 октября 1942 года войсками 51-й армия Сталинградского фронта, представляла собой самый обыкновенный листок с надписями на румынском языке и сделанной от руки схемой. Его данные никоим образом не совпадают с документами немецкого командования, линия фронта нанесена неправильно, на листке нет ни названия, ни даты, ни подписи. Как показало изучение этого документа, он был составлен человеком, неосведомленным об оперативной обстановке, который вообще вряд ли мог знать какие-либо планы немецкого командования, а лишь отражал свое личное мнение на происходящие события во время уже начавшегося немецкого наступления. Листок из блокнота румынского офицера с "планами немецкого верховного командования" как документ, определяющий стратегические замыслы противника, не выдерживает критики. Но показательно, что Сталин утверждает, что это "карта с обозначением плана продвижения немецких войск по срокам". Для Сталина это был документ. На торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся 6 ноября 1942 года он перед сотнями собравшихся, а в конечном итоге и перед всей страной, назидательно говорят, что "немцы намеревались быть в Борисоглебске 10 июля, в Сталинграде — 25 июля, в Саратове — 10 августа, в Куйбышеве — 15 августа, в Арзамасе — 10 сентября, в Баку — 25 сентября”. При этом размышления и догадки румынского офицера вождь представляет как весомые документальные доказательства! И похоже на то, что он сам верит им. Сталин говорит: "Этот документ полностью подтверждает наши данные о том, что главная цель летнего наступления немцев состояла в обходе Москвы с востока и в ударе по Москве, тогда как продвижение на юг имело своей целью, помимо всего прочего, отвлечение наших резервов подальше от Москвы в ослабление Московского фронта, чтобы тем легче было провести удар по Москве".

Конечно, нельзя не сказать и о том, что даже имеющиеся значительные силы, особенно танков, были использованы неэффективно. Одних соединений Брянского фронта и частей резерва Ставки в его полосе хватило бы, чтобы разгромить противника, но одним из важных условий такого хода событий было бы их своевременное сосредоточение на угрожаемом направлении. Когда же 28 июня на 40-ю армию обрушился удар врага, и его наступление стало развиваться в соответствии с планом, который уже более недели (!) находился в руках советского командования, во многом было уже поздно. Спешно перебрасываемые резервы хронически опаздывали сосредоточиться в нужном месте в нужное время. Без тылов и средств усиления, без взаимодействия с соседями, не имея времени на планирование операции и рекогносцировку незнакомой местности, они, как правило, вступали в бой по частям и не смогли ни разгромить, ни остановить рвущиеся вперед ударные группировки немцев. Вражеское наступление стремительно развивалось, охватывая все новые районы, нацеливаясь глубоко в тыл наших армий, затем повернуло на юг и очень скоро вынудило все наши войска на фронте от Курска до Черного моря начать отступление, сопоставимое по масштабу с трагическим отступлением 1941 года...

Вскоре после этого Тимошенко был смещён и отозван в распоряжение Ставки. До октября 1942 года он, по сути, был не у дел. После июльского отступления войск всего южного крыла советско-германского фронта Сталин больше не доверил своему прославлённому в прошлом маршалу командовать войсками на решающем театре боевых действий. В октябре1942 года, когда, казалось, исход всей войны зависит от хода сражения в районе Сталинграда и на Кавказе, маршал Тимошенко был назначен на должность командующего далёким от этих битв Северо-Западным фронтом, после чего он уже никогда больше не командовал войсками на фронтах Великой Отечественной войны...

Значительная территория нашей страны с многомиллионным населением оказалась вследствие успешного наступления врага местом ожесточенных и разрушительных боевых действий и попала под фашистскую оккупацию. Неисчислимы были жертвы и страдания мирного населения. Лишь огромным напряжением всей страны положение удалось стабилизировать осенью 1942 года. А ведь ход боевых действий летом 1942 года мог быть совсем другим, и наше трагическое отступление не было неизбежным. Необъективные, но, прежде всего, субъективные факторы сыграли свою отрицательную роль в неудачных действиях наших войск тогда. Одним из этих факторов было упрямое неверие советского военного руководства в захваченный план немецкого наступления. Случай с майором Рейхелем и его документами мог бы занять совсем другое место в истории боевых действий лета 1942 г. Мог бы, но не занял. К сожалению, близкое к панике состояние немецкого военного командования после известия о захвате секретного плана операции русскими было в ретроспективе не обосновано. Ставка и командование Брянского фронта, находясь под влиянием догматического, ложного мнения о намерениях противника, не отнеслось критически к своей оценке складывающейся ситуации, невзирая на все более противоречащие ей данные собственной разведки. Даже получив в руки подлинные документы врага с планом операции, Сталин, а за ним и высшее военное руководство не поверили в ее реальность, не посчитали нужным воспользоваться представившейся редкой возможностью, чтобы подготовиться к отражению ожидавшегося главного удара противника и не приняли действенных мер по заблаговременному сосредоточению достаточных сил и средств на угрожаемом направлении.

P.S. Документы из портфеля майора Рейхеля вот уже 60 лет хранятся в архиве министерства обороны РФ, но большинство историков не может даже взглянуть на них. Как и 60 лет назад, когда они были совершенно секретны, эти документы фактически остаются таковыми и сейчас... Оправдано ли это?

================

Из книги маршала И.Х.Баграмяна "ТАК ШЛИ МЫ К ПОБЕДЕ" (Москва, 1977, с. 134 - 139):

Вскоре [конец июня 1942], после временно наступившего затишья в боевых действиях, нам стало известно из захваченных войсками 21-й армия документов противника о том, что гитлеровское командование намеревается в ближайшее время подготовить крупную наступательную операцию под кодовым названием "Блау" на стыке 21—й и 28-й армий нашего фронта, а также 13-й и 40 й армий соседнего Брянского фронта.

Замысел и основная оперативная цель подготавливаемого наступления сводились к тому, чтобы двумя мощными ударами — на севере силами 4-й танковой армии из района Курска и на юге силами 6-й полевой армии и 40-го танкового корпуса из района Волчанска в общем направлении на Старый Оскол – взять в клещи и разгромить войска 40-й армии Брянского и 21-й армии армии Юго-Западного фронтов. Судя по одному из расшифрованных документов, начало операции намечалось на 23 июня.

Маршал С.К.Тимошенко, оценив назревавшую угрозу нового наступления противника, решил усилить оборону левого крыла 21-й армии и ее стыка с 28-й армией двумя стрелковыми дивизиями и 13-м танковым корпусом. Одновременно он поставил задачу фронтовой авиации своевременно обнаружить сосредоточение волчанской группировки противника и ударами с воздуха сорвать ее переход в наступление.

Учитывая важность содержания захваченных документов, я срочно сообщил о них начальнику Генерального штаба.

Надо сказать, что Ставка проявила исключительную оперативность. Для срыва ожидавшегося наступления противника на стыке двух наших правофланговых армий она передала с Брянского фронта в наше распоряжение 4-йтанковый корпус и потребовала, используя его с севера, а с юга — наши танковые корпуса, быть готовыми в случае перехода в наступление волчанской группировки противника разгромить ее фланговыми ударами. В целях усиления нашего фронта срочно по железной дороге перебрасывались на станцию Новый Оскол из резервов Ставки 21-я и 159-я танковые бригады. Командующий ВВС Красной Армии генерал А.А. Новиков и командующий авиацией дальнего действия генерал А.Е.Голованов получили приказ организовать массированный удар авиации фронта и дальних бомбардировщиков по району сосредоточения противника на стыке 21-й и 28-й армий. Для ознакомления с обстановкой на месте и оказания командованию помощи Ставка послала на Юго-Западный фронт генерал-полковника А. М. Василевского. Он прибыл к нам, если память мне не изменяет, во второй половине дня 21 июня и быстро вник в сущность сложившейся на фронте обстановки, стремясь наилучшим об разом выполнить возложенную па него миссию.

Все мы в штабе фронта понимали значение назревавшей угрозы и делали все, чтобы сорвать замыслы противника.

21 июня Ставка Верховного Главнокомандования решила Юго-Западное направление как командную инстанцию ликвидировать. В связи с этим штаб направления подлежал расформированию. С этого дня как Юго-Западный, так и Южный фронты поступили в непосредственное подчинение Ставки.

Осуществив необходимую перегруппировку своих сил, гитлеровское командование к 21 июня закончило подготовку своей второй операции под кодовым наименованием "Фридерикус-2". В ней должны были принять участие тринадцать дивизий, в числе которых были три танковые и одна моторизованная.

22 июня после часовой артиллерийской подготовки и мощных ударов авиации гитлеровцы начали наступление. Войска 38-й и 9-й армий вновь были вынуждены вести упорные оборонительные бои с крупными силами врага. Главный удар противник наносил из района Чугуева на Купянск. (Однако захватить плацдармі на реке Оскол им не удалось)....

На этом, по существу, закончился первый этап весенне-летней кампании противника на Юго-Западном направлении...

26 июня состоялось решение Ставки об освобождении меня от должности начальника штаба Юго-Западного фронта.... (На эту должность приехал из Москвы генерал-лейтенант П.И.Бодин, до этого одно время бывший начальником Оперативного управления Генштаба)....

Перед отъездом на аэродром зашел к П.И.Бодину. Прежде чем проститься со мной, Павел Иванович сообщил неприятную новость о том, что накануне, 28 июня, примерно около 10 часов утра крупная группировка немецко-фашистских войск, усиленная несколькими танковыми и моторизованными дивизиями, нанесла удар по обороне 13-й и 40-й армий Брянского фронта....

– Сегодня с раннего утра, – сообщил Бодин, – немецко-фашистские войска возобновили свое наступление и вновь потеснили войска Брянского фронта. Особенно опасная обстановка сложилось в полосе обороны сороковой, где враг добился наибольшего успеха...

Эта весть очень удручила меня. После некоторого раздумья я сказал Бодину, что, вероятно, гитлеровское командование уже приступило к практическому осуществлению подготовленной им операции, замысел которой стал нам известен еще 19 июня, когда в наши руки попали оперативные документы, захваченные накануне у противника.

Я высказал также мнение, что в связи с начавшимся наступлением на воронежском направлении следует ожидать в ближайшее время удар немцев из района Волчанска по стыку 21-й и 28-й армий Юго-Западного фронта на Старый Оскол, где они должны, как это указывалось в захваченных нами оперативных документах противника, "подать руку помощи 4-й танковой армии".

– Маршал Тимошенко и я придерживаемся такого же мнения, – ответил на это Павел Иванович. – Сейчас мы заняты тем, чтобы как можно лучше подготовиться к отражению ожидаемого удара. Но беда в том, что у фронта нет для этого резервов. К сожалению, Ставка взяла у нас 4-й и 24-й танковые корпуса, которые вместе с 13-м танковым корпусом предназначались для отражения удара.

Оба мы понимали, что назревала серьезная угроза на правом крыле Юго-Западного фронта, и было очевидно, что вряд ли фронтовое командование сможет предотвратить ее своими силами без привлечения крупных резервов Ставки...

30 июня, на другой же день после прибытия в Москву, явился я к начальнику Генерального штаба генералу А.М.Василевскому... В ответ на мой вопрос о положении наших войск он сообщил, что за два дня наступления фашистским армиям удалось расширить свой прорыв на левом крыле Брянского фронта до 40 км и углубиться в наше расположение на 40-45 км. По-прежнему наиболее тревожной обстановка оставалась в полосе 40-й армии...

=======================

Сравнивая анализ и выводы Н. Ю. Сдвижкова с воспоминаниями маршала И.Х.Баграмяна, можно заметить, что не все так просто, как предлагает объяснения Сдвижков. В частности, Баграмян тоже упоминает немецкий фиктивный план "Кремль" и мероприятия по его реализации, однако вскользь замечает, что "всеми этими ухищрениями противник не достиг желаемых результатов" (с. 81). Каких? Представить дезинформацию наступления на Москву как реальный план? Тем более, что есть информация, что советская разведка вовремя добыла гитлеровскую директиву 41 от 05.04.42, в которой главным объявлялось юго-восточное направление, а не центральное (на Москву). Но тогда почему по мнению Сдвижкова Сталин так упорно верил в него? И верил ли? Но странности на этом не заканчиваются. Есть вопросы к объяснению планирования в марте 1942 майского наступления под Харьковом и к его целям. А также смутная информация об аналогичном случае гибели штабного офицера с документами, но уже советского и перед наступлением на Харьков. Но это уже другой разговор. И есть предположение, что при анализе хода событий 1942 г. нельзя ограничиваться только военными соображениями ситуации на фронтах. Война – это продолжение политики другими средствами. А БОЛЬШУЮ политику (игру) делал (вел) Сталин и именно в 1942 г. в ней тоже возникли свои проблемы. И думается, что только комплексный всесторонний анализ может приблизить к пониманию целей и задач, которых добивался Сталин, а через них и к логике военного планирования в 1942 г. А это, в свою очередь, думается, может уточнить и события как лета 1941, так и направленность игры Сталина в последующие годы.

Сдвижков: А ведь ход боевых действий летом 1942 года мог быть совсем другим, и наше трагическое отступление не было неизбежным. Необъективные, но, прежде всего, субъективные факторы сыграли свою отрицательную роль в неудачных действиях наших войск тогда. Одним из этих факторов было упрямое неверие советского военного руководства в захваченный план немецкого наступления.

zhistory: А кто сказал, что оно упрямо не верило в план "Блау"? То, что этот вывод как бы вытекает из некоторых действий советского военного руководства, вовсе не означает, что так оно и было. Цитата из книги С.М.Штеменко "Генштаб в годы войны" (Москва, 1968, стр. 52):

Мы не сомневались в том, что враг непременно предпримет попытки захватить Кавказ с его нефтью, хлебом и другими ресурсами..., а потому уже с конца мая прикидывали возможные варианты оборонительных действий на подступах к этому важному району, наиболее выгодные рубежи развертывания войск, мобилизационные возможности и все иное, что относилось к организации здесь отпора врагу.

Странное дело - Сталин якобы верит в московское направление как в самое гланое, а Генштаб уже с конца мая отрабатывает план обороны Кавказа. В его руки в июне попадает немецкий план наступления в этом направлении, но он же как бы его игнорирует. Что происходит? Думается, для ответа на этот вопрос полезно вспомнить, что в "большой ИГРЕ" надо учитывать гораздо большее количество факторов и в ней не всегда простые решения на ближайшее будущее приводят к требуемому КОНЕЧНОМУ результату в более дальней перспективе.

4/07/2004

12_09_21 Ю-Туб: Игорь Сдвижков. Перед операцией "Блау". Дело майора Райхеля

[ Home ]